РОЖДЕСТВО
Январь. Плюс четыре. Дрянная погода.
Озябли деревья. Продрогли кусты.
Измерив прыжками длину огорода,
Ворона с котом переходит на ты.
И кот понимает, что явно не в духе
Пернатая бестия – лучше удрать.
Припомнилась боль в покалеченном ухе,
И лапы, опять же, не стоит марать
О наглую птицу. К тому же дождливо,
И смысла в геройстве особого нет: 
В свидетели доблести мокрая слива
Совсем не годится…
  Кошачий привет!
Ворона победно сидит на заборе
И чистит доспехи у всех на виду.
А с неба на землю Балтийское море
Стекает по капле… Ах, кабы звезду
Увидеть на небе и всласть помолиться…
Но ветер – разносчик бредовых идей –
Врывается в двери, в окошки стучится,
Словами без смысла пугая людей.

  * * *
Вечер тихо за окошком угасает,
Как чахоточный больной, уставший жить.
Рыжий пёс, вцепившись в хвост, блоху кусает
И никак её не может укусить.
Сон нейдёт. Визжит сквозняк, прижатый дверью.
Чёрт бы взял постылый високосный год.
Человек перед закатом равен зверю –
Тех уж нету, кто считал наоборот.
Одиночество – оно страшнее плена,
Ведь не каждому дано писать навзрыд.
Не горит, увы, намокшее полено,
Одинокое полено не горит.

  * * *
По дороге домой, в самой гуще стекла и металла,
Где чужого боятся и буднично бьют своего,
Повстречался мне дождь, он по лужам слонялся устало,
И прохожие грубо зонтами толкали его.
Громыхнуло вдали. Сбились в стадо пугливые тучи.
Купол храма качался и плыл в дождевом гамаке.
Но откуда-то сверху пробился единственный лучик
И отвесно упал, отражаясь зеркально в реке.
Тормозили машины, глаза на ходу протирая,
И троллейбус вздохнул и застыл, дожевав тормоза.
И увидели многие – радуга вышла из рая,
А не «каждый охотник желает знать, где сидит фазан».
Я ломаю строку, между тьмой разрываюсь и светом.
Мне вовек не избыть возвышающей душу мечты,
Что никто на земле не дерзнёт называться поэтом,
Не постигнув величья дарованной нам красоты.

  ЦЕРКОВЬ
Засиженная вороньём,
Насквозь продутая ветрами
О нашем, а не о своём,
Скорбит глухими вечерами.
Вне времени и суеты,
Не исчерпав великой силы,
Молитвенно сложив персты,
Взывает к совести России.

  * * *
Скоро утро. Тоска ножевая.
В подворотню загнав тишину,
На пустой остановке трамвая
Сука песню поёт про луну.
Вдохновенно поёт, с переливом,
Замечательно сука поёт.
Никогда шансонеткам сопливым
До таких не подняться высот.
Этот вой, ни на что не похожий,
Этот гимн одинокой луне
Пробегает волною по коже,
Прилипает рубашкой к спине.
Пой, бездомная, пой, горевая,
Под берёзою пой, под сосной,
На пустой остановке трамвая,
Где любовь разминулась со мной.
Лунный свет я за пазуху прячу,
Чтоб его не спалила заря.
Плачет сука, и я с нею плачу,
Ненавидя и благодаря. 

  * * *
Ни хвалы, ни хулы не коплю
И не маюсь имперской виною.
Говори, милый Киев, со мною:
Я тебя по-сыновьи люблю.
Ты баюкал меня на руках
И поил допьяна тишиною.
Если я заносился в стихах,
Ты смывал их днепровской волною.
Снятся мне и Владимир с крестом,
И каштанов высокие свечи,
И Крещатик в убранстве простом,
И украинок смуглые плечи.
Если в ярости смутных времён
Позабуду, кто я и откуда,
Пусть укатится солнца лимон
С голубого небесного блюда.

  * * *
Судьба тебя ломала, и крутила
И по следам, дыша в затылок, шла,
А ты всё выше, выше уходила
Туда, где не молчат колокола.
Была ты, как испуганная птица,
Как в воздухе поющая стрела…
Я понимал – к тебе не подступиться.
Я долго ждал, и ты ко мне пришла.
Раскинутые руки – два крыла.
Откуда у любви такая сила!
Волна льняных волос меня накрыла…
Как в эту ночь черёмуха цвела!
Я пред тобой, любимая, в долгу
За то, что я теперь любить умею,
За то, что губ твоих касаться смею
И время останавливать могу.