РОЖДЕСТВО Январь. Плюс четыре. Дрянная погода. Озябли деревья. Продрогли кусты. Измерив прыжками длину огорода, Ворона с котом переходит на ты. И кот понимает, что явно не в духе Пернатая бестия – лучше удрать. Припомнилась боль в покалеченном ухе, И лапы, опять же, не стоит марать О наглую птицу. К тому же дождливо, И смысла в геройстве особого нет: В свидетели доблести мокрая слива Совсем не годится… Кошачий привет! Ворона победно сидит на заборе И чистит доспехи у всех на виду. А с неба на землю Балтийское море Стекает по капле… Ах, кабы звезду Увидеть на небе и всласть помолиться… Но ветер – разносчик бредовых идей – Врывается в двери, в окошки стучится, Словами без смысла пугая людей.
* * * Вечер тихо за окошком угасает, Как чахоточный больной, уставший жить. Рыжий пёс, вцепившись в хвост, блоху кусает И никак её не может укусить. Сон нейдёт. Визжит сквозняк, прижатый дверью. Чёрт бы взял постылый високосный год. Человек перед закатом равен зверю – Тех уж нету, кто считал наоборот. Одиночество – оно страшнее плена, Ведь не каждому дано писать навзрыд. Не горит, увы, намокшее полено, Одинокое полено не горит.
* * * По дороге домой, в самой гуще стекла и металла, Где чужого боятся и буднично бьют своего, Повстречался мне дождь, он по лужам слонялся устало, И прохожие грубо зонтами толкали его. Громыхнуло вдали. Сбились в стадо пугливые тучи. Купол храма качался и плыл в дождевом гамаке. Но откуда-то сверху пробился единственный лучик И отвесно упал, отражаясь зеркально в реке. Тормозили машины, глаза на ходу протирая, И троллейбус вздохнул и застыл, дожевав тормоза. И увидели многие – радуга вышла из рая, А не «каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Я ломаю строку, между тьмой разрываюсь и светом. Мне вовек не избыть возвышающей душу мечты, Что никто на земле не дерзнёт называться поэтом, Не постигнув величья дарованной нам красоты.
ЦЕРКОВЬ Засиженная вороньём, Насквозь продутая ветрами О нашем, а не о своём, Скорбит глухими вечерами. Вне времени и суеты, Не исчерпав великой силы, Молитвенно сложив персты, Взывает к совести России.
* * * Скоро утро. Тоска ножевая. В подворотню загнав тишину, На пустой остановке трамвая Сука песню поёт про луну. Вдохновенно поёт, с переливом, Замечательно сука поёт. Никогда шансонеткам сопливым До таких не подняться высот. Этот вой, ни на что не похожий, Этот гимн одинокой луне Пробегает волною по коже, Прилипает рубашкой к спине. Пой, бездомная, пой, горевая, Под берёзою пой, под сосной, На пустой остановке трамвая, Где любовь разминулась со мной. Лунный свет я за пазуху прячу, Чтоб его не спалила заря. Плачет сука, и я с нею плачу, Ненавидя и благодаря.
* * * Ни хвалы, ни хулы не коплю И не маюсь имперской виною. Говори, милый Киев, со мною: Я тебя по-сыновьи люблю. Ты баюкал меня на руках И поил допьяна тишиною. Если я заносился в стихах, Ты смывал их днепровской волною. Снятся мне и Владимир с крестом, И каштанов высокие свечи, И Крещатик в убранстве простом, И украинок смуглые плечи. Если в ярости смутных времён Позабуду, кто я и откуда, Пусть укатится солнца лимон С голубого небесного блюда.
* * * Судьба тебя ломала, и крутила И по следам, дыша в затылок, шла, А ты всё выше, выше уходила Туда, где не молчат колокола. Была ты, как испуганная птица, Как в воздухе поющая стрела… Я понимал – к тебе не подступиться. Я долго ждал, и ты ко мне пришла. Раскинутые руки – два крыла. Откуда у любви такая сила! Волна льняных волос меня накрыла… Как в эту ночь черёмуха цвела! Я пред тобой, любимая, в долгу За то, что я теперь любить умею, За то, что губ твоих касаться смею И время останавливать могу.
|